Герой и безумие
29.07.2019
Статьи Виталия Кривоноса о романе «Внук Персея», в двух частях - о каждой книги романа. Напоминаем, что на сайте идет сбор средств на озвучку романов ахейского цикла.
ГЕРОЙ И БЕЗУМИЕ
Статусное и маргинальное в романе Г.Л. Олди «Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель»
Эвоэ, Вакх! Эван Эвоэ!
Ритуальное приветствие участников вакханалии
Любое оружие – моё.
Персей
Человек – это нечто, что должно преодолеть.
Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»
1
Дождались! Сэр Генри Лайон Олди таки вернулся к мифологической фэнтези. Первая книга дилогии «Внук Персея» (да и вторая, надо думать, тоже) возвращает нас в вымышленный мир ахейской Эллады, за много лет до Троянской войны. Всё на месте: боги, нимфы, прорицатели, циклопы, вакханки, кентавры, а также, разумеется, герои, более или менее безумные.
И, тем не менее…
«Мой дедушка – Истребитель» это никакое не продолжение «Героя» (который, как водится, должен быть один), и уж тем более – не продолжение «Одиссея, сына Лаэрта». И даже не предыстория. Это вообще про другое. Другое – по языку, по структуре, по темпоритму, по смыслу.
Тогда для чего нам здесь вся эта ахейская архаика? Почему именно Эллада?
Спокойствие, только спокойствие. Понятно, что антураж без причины – признак МТА. Понятно, что в творчестве Олди хронотоп работает на конфликт. Но об этом – чуть позже.
А про что вообще, в таком случае, роман?
А про войнушку, про войну. Война Персея и Дио… пардон, Косматого (Вакха, Бахуса) глазами Персеева внука, Амфитриона. Противостояние героического (людского, смертного, которое олицетворяют Персей, Амфитрион и Андромеда) и божественного (сверхчеловеческого, олицетворяемого Вакхом; «человек – это то, что должно преодолеть», и Вакх преодолевает свою смертную суть).
Да-да. Персей нам знаком прежде всего как Горгоноубийца, но мало кто знает, что у него были нехилые тёрки с Дионисом. Ну, это пока Дионис не вскарабкался на Олимп и не стал богом. Потому что карьеру свою сей одарённый вьюнош начинал как полубог – сын Зевса, но с матерью не повезло. Семела, дочь Кадма Убийцы Дракона, основателя Фив и всякое такое, была смертной. Заботливый сынок впоследствии забрал мать на Олимп. Я только не понял, по доброте ли душевной или чтобы досадить олимпийцам.
Если верить Аполлодору, то Дионис совершал шествие по землям Эллады, а с Персеем у него была давняя ссора, из-за которой добрый герой убивал менад, кентавров и вакханок, и всяких прочих, которые с полубогом тусовались. Персей и Дионис были братья по отцу (сыновья Зевса), но Персей не претендовал на божественный статус, и не собирался признавать богом Диониса. В его присутствии было крайне нежелательно вообще произносить это имя – Вакха полагалось именовать Косматым. Соответственно, в своих владениях Персей запрещал поклоняться Дионису. Дионису это не нравилось, и он мстил.
И мстя его была воистину страшна.
Безумие. Ибо – кого боги желают покарать…
Потому что если Дионис и был богом, то отнюдь не «вина и удовольствий», а именно безумия – пограничного, маргинального состояния психики. Приходя в новую страну, он насылал помешательство, истерику, одержимость на женщин. У тех начинались экстатические припадки, во время которых честная матрона или юная дева могли «ахейцам тысячу бедствий наделать» – например, бросить своего младенца на пол и затоптать, или вообще разорвать на куски, как жертвенное мясо. И никакой защиты. И никак не остановить вакханку. Только убить, но и это непросто. У Персея получалось останавливать и без убийства. Хотя убивать он умел и, видимо, любил.
И вот с одной стороны – безумие Вакха, с другой – бритва Оккама… пардон, Крона в руках Истребителя, ибо так переводится «Персеус»! – а посреди щенок Амфитрион, которому пришёл срок пройти испытание прошлым и будущим… …и весь мир.
И тяжело понять: то ли герой Персей, Горгоноубийца, защищает родной край от эпидемии безумия, то ли лысый упрямый дурак жертвует своими людьми, теша гордыню в борьбе с неизбежным…
Я вообще неправильно читаю книги. И Олдей в частности. Я не знаю, что вкладывали авторы, о чём эта книга в их понимании. Я не знаю, зачем они снова обратились к ахейской тематике. Но, мне кажется, что образ Диониса-Вакха-Косматого – так, как раскрыли его авторы – идеален для иллюстрации маргинального, пограничного в культуре и психологии, причём на все времена.
Вот об это и поговорим.
2
Кто такой Дионис? Бог плодоносящих сил земли, виноделия и веселья? Да, но это если очень сильно упрощать. Изначально образ Диониса аккумулировал все или почти все признаки, которыми в индоевропейской культуре традиционно маркировались потусторонние, периферические силы и функции человеческого. Вакх многолик, но антропоморфен. Космат, иногда изображается рогатым и копытным (отсюда, кстати, элемент средневековой иконографии Сатаны), то есть принадлежит к миру дикой природы, дикого состояния человека. Играет на свирельке – не на благородной сладкозвучной арфе и не на флейте, а на пастушеском инструменте, приемлемом разве что для рабов и босоногих мальчишек/девчонок. Сексуально неразборчив и необуздан, любит всё, лишь бы шевелилось – поведение подростка, долго изолированного от «нормальной жизни» мужчины или животного. Заведует винным отделом в эллинском супермаркете – состояние опьянения тождественно безумию. Такой вот замечательный повелитель маргинеса.
Подробнее – у антрополога Вадима Михайлина.
То есть, конечно, не Тифон и не Химера, но и не красавчик Аполлон. Обратите внимание, изначально Диониса не было на Олимпе, он не принадлежал к элите, к «статусным» божествам. Ему пришлось доказывать, что он достоин. Это, кстати, даёт возможность сопоставить описываемые в романе события со становлением культуры потребления вина в Греции в частности и развитием вакхических ритуалов в общем. Что такое, строго говоря, вакханалия в «статусном» обществе? Это не оргия, никакое не обдолбанное собрание клуба любителей скотоложства. Это, друзья мои, ритуал. Во время которого мужчины собираются «выпустить пар». А то башку снесёт, ищи потом между Сциллой и Харибдой… Там полагается пить вино, трогать девочек и мальчиков за всякое и вообще непристойно себя вести. Примерно то же видим в средневековой Европе на примере «карнавальной культуры». Вакханалия – это «обратная» инициация, которая даёт возможность поддерживать психическое, эмоциональное равновесие в обществе. Так что Дионис, забравшись таки на пресветлый Олимп, действительно изменил землю, мир людей. Включившись в статусное пространство, поставил свои маргинальные, хаотические проявления на службу порядку и здравому смыслу.
В романе этого прямо не сказано, но попробуйте опровергнуть, хе-хе.
Тут бы самое время вспомнить, что дионисийскому началу в европейской культуре традиционно противопоставляется аполлоническое. Ведь и Аполлон изначально – никакой не бог солнечного света и даже не покровитель искусств. Он – воплощение культурного начала вообще, его образ, в противовес Вакху, аккумулирует статусные, «правильные», «пристойные», культурные, вторичные по отношению к дикой природе признаки человеческого. Такая вот диалектика. Соответственно, ожидается конфликт дионисийского и аполлонического начал, конфликт статусного и маргинального, вокруг которого вертится вся индоевропейская культура. И вот тут начинаются сюрпризы.
Конфликт – присутствует. Но кем он представлен и как развивается?
Если главным врагом… не, не так – Врагом! – Косматого представлен Бритый (сиречь Персеюшка), то он, сей аргосский «Мессершмитт», должен быть воплощением статусного, правильного, аполлонического. Но… не является. Ну никак не является. Да, формально он старший в Арголиде, он герой, он ванакт, он отец и дед, его лысина блестит от златого фарна царской власти, он твёрдою рукой устраняет безумие, упорядочивает хаос… И тем не менее – он маргинал. По своим привычкам. По своему поведению. Его люди ропщут: Арголида устала нести груз его славы. Внук восхищается им, но не понимает, хотя и стремится. Его никто не понимает, кроме разве что жены Андромеды и врага Вакха. Он очень далёк от своих людей. Далёк не вверх или вниз – но в сторону. Строго говоря, Персей – даже не человек. Это скорпион с жалом. Убийца.
Истребитель.
Понимаете? Статусный патриарх, будь он трижды герой, не мечется по стране с кучкой таких же героев-варваров в поисках вражеских морд. Патриарх воюет правильно. В идеале же – вместо него воюют другие. Тот же Гангея Грозный из «Черного Баламута» Олди – достаточно типичный статусный патриарх. А Персей – увы, нет. Это у кабанов вперёд выступают старые, матёрые вепри с пожелтевшими клыками. Шимпанзе и павианы гонят вперёд молодняк.
Если очень-очень сильно упрощать, Персей – это пожилой Ахилл. Он не будет сидеть во дворце, обрастая мхом. Он будет носиться по Ойкумене, чего-то там доказывая.
Так это видят люди с стороны. Мотивы Персея им неведомы. Они видят – последствия.
Внук Персея, Амфитрион, не смотря на то, что юноша очень храбрый, развитый и в целом симпатичный, по определению не может быть статусным. Это – подросток, щенок, волчонок, которому только ещё предстоит стать волком. Хотя задатки определённо есть.
Земные правители? Да, всякие там Мегапенты, Пелопсы, Сфенелы – статусные владыки, отцы, мужи державные, тыры-пыры, но какие-то мелкие, невзрачные, серые. «Говорят, царь – ненастоящий!» (с). Они не противостоят Дионису-Безумию. Они даже Персею-Истребителю противостоять толком не могут. Они – вне системы. А вот кто истинно статусный герой – так это верная супруга Персея, Андромеда. Она держится на заднем плане, но нельзя отказать ей в величии. Она одна способна образумить мужа, удержать карающий серп от смертоносной жатвы. Она – хранительница не столько домашнего очага, сколько мудрости: способна дать дельный совет, но и способна прогнать чудовищную мормоликию, словно помойную собаку. И если кто не поддастся вакхическому безумию – так это она, Андромеда. А её финальный выбор – пламя самосожжения-сати – ставит точку в противостоянии Персея и Диониса.
Потому что это только в математике минус на минус даёт плюс. А в жизни всё не так, как на самом деле, если верить Ежи Лецу.
Грозен серп в руках Персея – но Дионис обошёл весь мир, изменил прошлое, и вот – Истребитель строит храм в честь брата и не зовёт больше его лишь Косматым. Но получил ли Дионис вожделенный статус? Нет, и не мог бы. От кого? От людей? У людей нет такой власти. Люди приняли Диониса, но не боги. Смертные же просто откупились от него – точнее, от насылаемого им безумия – признанием, храмами и почитанием. Он вписал себя в бытовое, обыденное, но не в сакральное, не в миф. Чуда не случилось. Для чуда мало чудовища – нужен герой. Для мифа мало бога – нужен мифотворец. Нужен тот, кто произнесёт священное имя – мечом, не словом. И Персей подходит лучше любого жреца или сказителя.
3
Собственно, именно здесь, на Лернейских болотах, Персей становится статусным героем. Не потому просто, что убивает чудовище – эка невидаль! Он совершает жертвоприношение. Здесь надо уточнить, что жертвоприношение – это вовсе не «ты мне, я тебе», как принято считать. Во всяком случае, в индоевропейской языческой культуре принесение жертвы является сложным ритуальным, философским и этико-эстетическим комплексом действий. Особое ритуальное убийство здесь является демиургическим, космогоническим актом. Герой, подобно богам, совершает деконструкцию изначального, несовершенного, хаотичного, преобразуя таким образом мир, упорядочивая его. Расчленение Тиамат, Пуруши, Имира, вспахивание земли змеем, впряжённым в плуг, жуткие ацтекские ритуалы в честь Тескатлипоку, новогоднее забивание кабана, даже забой барана на Курбан-байрам – далеко не полный список ритуальных действий, направленных на воспроизведение сотворения мира, либо же поддержания некоего уровня стабильности мировой структуры. Фраза «молитвой мир держится» изначально имела вовсе не тот милый, сусальный смысл, который мы теперь в неё вкладываем.
А поскольку во многих языческих обществах прерогатива подобных жертвоприношения была возложена не обязательно на жреца, чаще – на старшего в роду, в общине, на патриарха (архетип царя-мага, исследованный Фрезером в «Золотой Ветви»), и никогда – на маргинала, то Персей не просто мстит врагу: он окончательно избавляет мир от стихийного, хаотического безумия. Мир смертных. Мир живых.
А что натворит Дионис в мире мертвых и в мире богов – Персея не волнует, и правильно. Потому что Истребитель становится – человеком. Не просто человеком – отцом, дедом, ванактом Арголиды, обладателем фарна. Обретает положенный статус. И может наконец прекратить сходить с ума для града и мира. Здесь, правда, есть неоднозначный момент. Обязанность царя-мага – это хорошо, но Персей убивает брата по отцу. Авель – Каина? Как еще посмотреть…
Для Диониса убийство – добровольное, хотя и сопровождается борьбой. Но больше – ритуальной, для вида, подобной тем поминальным сражениям этрусков, из которых позже выросли кровавые гладиаторские побоища. Персей для Диониса в данном случае – нож, которым зарезался полубог. И здесь мы сталкиваемся с еще одной гранью понимания жертвоприношения. Это может показаться кощунством и богохульством, но мне не впервой. Начну издалека. Во многих древних культурах повторяется мотив высшей, шаманской инициации (испытания) – проверка смертью. «Если ты шаман, – говорит ученику таймырский Дед-Ворон, – возьми этот нож и заколи себя». У балтийских сейтонов было в ходу ритуальное утопление. У некоторых тюркских народов – удушение. Уход в лес, в пещеру, в пустыню – известен вообще по всему миру. Финский мудрец Вайнемёйнен не просто так спускается в пасть великана Випунена – он умирает. Там же, у финнов, герой Леминкяйнен умирает вполне натурально, мать вылавливает его останки в реке смерти и соединяет, чтобы тот ожил. Один вполне добровольно приносит себя в жертву себе же и познаёт руны. В конце концов, даже добровольная смерть Христа с последующим «смертию смерть поправ» – что это, как не высшее посвящение?
И даже всенародного любимца Гарри Поттера не обошла чаша сия.
Так и здесь. Дионис умирает, чтобы пройти инициацию смертью. С последующим, понятное дело, перерождением (его эпитет «Дваждырождённый» приобретает таким образом новый смысловой оттенок). Подобно героям и шаманам, Дионис спускается в мир мёртвых – и начинается данс макабр, тотентанц, пляска смерти. Тени уже не столь безмолвны, как принято было считать. И так, доказав свою власть над живыми и мёртвыми, Дионис получает право на Олимп. Получает статус.
Он больше не маргинал, не безумие во плоти, не изгой для богов. Теперь он – посвящённый. Священный.
Но – Зевс дал клятву, что олимпийцев никогда не будет больше двенадцати персон. И, значит, кому-то придётся потесниться. И богиня Геста, покровительница домашнего очага, уступает своё место на Олимпе богу безумия. Неважно, что это меняет для богов. Важно – что меняется в мире людей.
4
Победа Диониса знаменует любопытный социальный феномен. Окончательный переход к патриархату. Уменьшается роль материнского, домашнего, уютного. Функция хранительницы очага переходит к Гере, которая была довольно склочная бабёнка (хотя – с таким муженьком, чего удивляться). Образ Матери, мудрой старухи, ведьмы вообще, секуляризируется – потому и не верят Кассандре, потому и Цирцея из потенциальной богини любви становится инфернальной тварью. Зато актуализируются – впоследствии – образы женщины-приза (Медея, Елена) и женщины-фурии (Медея-детоубийца). Потому, быть может, и стала возможной Троянская война, катастрофа эпического масштаба. Ну, по крайней мере – это серьёзная социальная предпосылка.
Но изменения претерпевают как женское начало, так и мужское. В храмы в честь Диониса проникает священное. Свершается сакрализация безумия. Вакханалия как чисто мужской «рекреативный» ритуал. Обязательный в сложном патриархальном обществе, особенно когда нет войны. На особую роль «священного безумия», одержимости играет «гамлетово» помешательство и пьянство Персея: он первым признаёт истинную роль «временного сумасшествия» в новом мире, подаёт пример, хотя и в несколько пародийной форме. Но это пародия, пока Дионис не проходит финальное испытание. После – вакханалия и другие дионисийские ритуалы действительно становятся священными.
Кстати, и самосожжение Андромеды играет на ту же социальную замену. Ярко уходит на небо, в звёздную вечность последняя великая королева, мудрая хозяйка, ибо теперь нет нужды гасить волны и ветер: на то есть вакханалии. Замена отношений – ритуалом, заботы близких – сеансом психотерапии. О времена…
5
Итак, что в сухом остатке?
Строго говоря, два пути инициации, преодоления «человеческого, слишком человеческого». Путь Диониса – шаманский, божественный: верь мне/поклонись мне/люби меня (мантра Господа Кришны). Для оценки деяний и их последствий богу/идолу необходимы другие, народ, некая общность. Социум. Пусть даже это крайне асоциальное божество. Что делает священным политика и артиста? Картинка в зомбоящике. Признание иных. Герою этого не требуется.
Герой – всегда одинок и всегда мертвец, если верить Генри Миллеру и Вадиму Михайлину. Герой спорит с судьбой, с неизбежным, со смертью. Делает своё дело. Персей убивает Медузу Горгону не для хорошей картинки на храмовых фресках, не для благодарных потомков. Лишь потому, что он – Истребитель. Убивает безумных менад – ибо должен, а что там скажут люди, не столь уж важно. Да и брата-Диониса приносит в жертву не из любви и, мне кажется, не из ненависти: просто таков его путь. Путь героя, путь меча: я возьму сам. Возьму фарн, статус, славу и покой. Славу, которой сияют звёзды. Покой ночного неба.
«Умирает бог – меняется земля.
Умирает герой – меняется небо».
А вот какие уроки вынесет из всего этого Амфитрион – мы, вероятно, полнее узнаем из второй книги дилогии.
Оригинальная публикация - http://www.dniprolit.org.ua/archives/2086 (сайт на данный момент не работает)
ПО СЛЕДУ ВОЛКА
Мотив изгнанника в романе Г. Л. Олди «Внук Персея. Сын хромого Алкея»
Здесь каждый одинок. И каждый – мертвец
Генри Миллер
Волка узнаешь по волчьи ушам
Исландская пословица
Когда спасаешь кого-то – спасай, а не думай, как ты при этом выглядишь
Персей
1
Сразу скажу: «Сын хромого Алкея», второй роман дилогии Г. Л. Олди «Внук Персея», трудно назвать прямым продолжением первого романа («Мой дедушка – Истребитель», если кто забыл). Почему? Ведь совпадают же хронотоп, тематика, герои, ономастика, мифология, и даже – отчасти – идейный лейтмотив (обретение героем статуса)? Но в том-то и дело, друзья мои, что реализуется этот мотив совершенно иным путём, нежели в первой книге. У меня даже сложилось ощущение постоянной полемики между Амфитрионом и его усопшим и вечно живым дедушкой Персеем: я, типа, этой дорогой не пойду, я по другой тропинке, я же нормальный человек! – а кто тебе сказал, что ты нормальный человек, мальчик? ты проклятый, ты герой, а герой должен быть один! – нет, не должен, потому что это слишком… слишком.
Впрочем – обо всём по порядку.
Какое лакомство привлекло моё внимание на этом божественном пиру и раздразнило литературно-критический аппетит – так это архетипический образ и сюжетный мотив изгнанника. Посему в разговоре о романе «Внук хромого Алкея» считаю полезным апеллировать к индоевропейским пространственно-ориентированным культурным кодам (всё то же «статусное и маргинальное», о котором шла речь в моём эссе о романе «Мой дедушка – Истребитель»). Во-первых, хронотоп (то, что читатели именуют более скромно: «мир») обязывает: описанное в романе общество – традиционное, архаическое, стратифицированное в пространстве, времени и социуме на чёткие магические зоны: условно «наше», «общее», «чужое», «запретное»; каждой зоне соответствует набор человеческих типов и статусов. И если в первой книге статусами мерялись (и менялись) существа скорее божественного, сверхчеловеческого типа (потому что и Персей, и Андромеда – не совсем люди, хотя и не божества олимпийского пространства), то приключения сына хромого Алкея полностью завязаны на «человеческое, слишком человеческое»: и Амфитрион сотоварищи, и Птерелай со своими, да и прочие персонажи всецело принадлежат Срединному миру независимо от происхождения (показателен в этом смысле Тритон, его простецкая манера держаться, и его последняя воля: «В море хочу, к мамке…» – искреннее воплощение человечности).
Во-вторых – и тут я ссылаюсь на такие авторитеты, как Вячеслав Всеволодович Иванов и Вадим Михайлин – отголоски архаического сознания вполне можно обнаружить и сегодня, в современном обществе. Мир и сегодня разделён на Первый и Третий (а между ними стрёмные Не-пойми-что-ланды вроде нашей неньки Украины). Мы и сегодня не прощаемся через порог, окружаем себя системой табу (политкорректность), болеем за свою сборную по футболу (победа которой должна повысить наш общий магический статус), используем мат (проклятия), чтобы подчеркнуть свою маргинальность и понизить статус противника, выбираем вождей не столько разумом, сколько сердцем, наивно верим во всепобеждающего лучезарного героя-громовержца, сокрушающего хтоническую гидру (не сочтите за политическую агитацию), отправляем Одиссеев под крепкостенную Трою и вообще совершаем много странных и удивительных вещей, унаследованных от легендарных времён, не отдавая себе в том отчёта. Это не хорошо и не плохо, это – факт, а посему – «нам здесь жить» (с).
Психические инстинкты, архетипы, о которых говорил Карл Густавич Юнг.
Никуда от них не денешься…
2
Поскольку фабулярной основой романа служат общеизвестные эпические нарративы, в которых упоминается Амфитрион и прочие персонажи, постольку я заранее и категорически отвергаю упрёки в наличии в данном материале спойлеров. Чтобы узнать, «как оно было и чем всё кончилось», не обязательно, строго говоря, читать сам роман или даже упомянутые эллинские нарративы – достаточно основательно погуглить. Иное дело – сюжет и акцентуации. Почему, например, сэр Генри Олди счёл нужным использовать именно Амфитриона в качестве главного героя? Потому что он внук Персея и отец Геракла? Что же, выходит, сам по себе сын Алкея ничего не стоит, кроме роли «репортёра» в первом романе дилогии? Позвольте-позвольте! Этот астерион вовсе не так растёт.
Амфитрион – несомненно, герой, но несомненно герой смертный. У него ихор в жилах не играет, Афина над ним эгидой не трясёт. Более того, он – изгнанник. Убийца старшего родича. Гамлетовские и эпические ирландские параллели с убийством дяди/отца здесь не играют роли – разве что в смысле распространённости мотива. Подоплёка другая. Не месть и не борьба за власть и не вся эта фрейдовская фигня – но исполнение клятвы. Защита врага: Амфитрион поклялся доставить единственного уцелевшего сына Птерелая (который, правда, оказался дочкой) отцу назад, а Электрион, также лишившийся сыновей, возжелал принести пленника в жертву (отомстить, если точнее). Правда, в источниках указывается, что Амфитрион сам совершил невольное убийство, а в версии Олди ему на помощь пришёл верный дуболом Тритон. И здесь Амфитрион на первый взгляд свалял дурака: «…это сделал я. Взял у тебя дубину и убил дядю».
Зачем, спрашивается, он взял на себя вину Тритона? Оставим такую химеру, как совесть. Не то чтобы Амфитрион – бессовестная редиска, нет, просто и совесть проявляется по-разному. Мог ли Амфитрион – воин, сын и внук ванакта – поступить иначе? Честь требовала именно такого решения. Честь – и дедово правило: когда кого-то спасаешь, так спасай, а не думай, как ты при этом выглядишь. К этой максиме мы ещё вернёмся. Пока важно осознать парадоксальность проявления воинской, предводительской чести: Тритон не только друг Амфитриона, но и его воин, его человек, волк из его стаи, а вожак должен стоять за своих!
Да, но в угоду чести герой этой самой чести лишается. Мыслимо ли: убить старшего родича, да не на войне или на охоте, а в доме, пролить кровь в статусном месте! По закону «револьверного сознания» такой человек вычёркивает себя из круга живых. Автоматически. Теряет не только права, но и всякие родовые связи, место в «нормальном» мире, резко меняет модус судьбы. Даром, что ли, почти во всех индоевропейских языках слова «честь», «часть» и «участь» – однокоренные и в ряде случаев взаимозаменяемы? И здесь не важно, кто на самом деле совершил кровопролитие – важно, кто взял на себя скверну. А тот, кто осквернился, окровавился, это уже не человек. Это – волк.
А поскольку волк – устойчивая метафора не только к понятию воина, но и к понятию маргинала, изгнанника в индоевропейской культуре, то и мы её используем.
На протяжении всей книги Амфитрион ищет способ сбросить волчью шкуру, выйти из леса и обрести положенный статус – человека, царя и мужа. На этот образ играет бездетность его спутницы, любовницы (и до кучи кузины) Алкмены: волк в магическом смысле – бесплоден, его дети – не люди, ублюдки, выродки. И пока Амфитрион не возвращает статус – никаких детей, никаких прав, а самое главное – никакого покоя в душе. Здесь, кстати, напрашивается параллель с Одиссеем. Та же дихотомия статусного и маргинального. И возвращение Одиссея аналогично по смыслу очищению Амфитриона. С той только разницей, что Одиссей – трикстер (и частично – шаман, вспомним его спуск в Аид), которому покровительствует Афина, тогда как Амфитрион – воин, волк-одиночка, которому с Олимпа не покровительствует никто, кроме разве что дедушки Персея.
3
Впрочем, образ «волка-одиночки» придумали поэты, у которых плохо с этологией. Как известно, волк не переживёт зиму сам по себе. Вот и у Амфитриона нашлась стая, за которую он принял ответственность, и на которую мог опереться в своих скитаниях по земле Пелопса, найти какой-никакой смысл, силы жить дальше и не превратиться в настоящее чудовище.
Алкмена, дочь Электриона, ванакта Тиринфа, которую батюшка обещал отдать за Амфитриона, не пожелала ехать в Микены. И Тритон её не остановил, да. Верная волчица следовала за своим родичем и любимым, невзирая на тяготы пути, на лишения, на судьбу такой же, с позволения сказать, безродной суки, поддерживала его, как могла, и ни разу – НИ РАЗУ, слышите, вы, капризные жёны, взыскующие норковых шуб! – не пожаловалась. Это у них, наверное, семейное: у Персея была Андромеда, у Амфитриона – прекрасная, неподражаемая Алкмена. Сокровище дороже всех Афиновых эгид.
Анаксо, вдова Электриона, мать мёртвых сыновей, сопровождала их как безвольная и безмолвная тень из царства Аида. Живой укор Амфитриону, который не успел разнять щенков, храбрых и гордых придурков, павших жертвой интриг и своей чести. Постоянное напоминание о том, что и Акелла может промахнуться. И предостережение: небо выше Олимпа. У иных от такого опускаются руки. Но Амфитрион – видимо, слишком иной. Ликимний, сын ванакта и рабыни, чьи показания на суде спасли жизнь Амфитриона, заменили казнь – изгнанием. Трусоватый на первый взгляд щенок, чем-то похожий на самого Амфитриона в детстве, да только не рабское сердце бьётся у него в груди, и дайте срок – вырастут у него «большие злые зубы», вроде тех, которыми обзавёлся наш герой.
И, конечно, верный Тритон, да. Потому что когда твой друг – дубина, то a la guerre comme a la guerre. Вот кого мне действительно жалко…
Кстати, эта весёлая компания рифмуется с другой волчьей стаей знаменитого фэнтезийного изгнанника – Волкодава Марии Семёновой. Оба – прирождённые бойцы, оба – маргиналы, оба учатся жить заново (да-да, Амфитрион не закатывает легендарных пиров, не до жиру!), и оба – отвечают за тех, кто рядом. И, мне думается, в конечном итоге обоим помогает выжить и не стать «зверее зверя» именно эта общность. Пародия на семью? Смейтесь, воля ваша. Но «герой должен быть один», только когда изначально обречён на «длинную судьбу», короткую жизнь и славную смерть, когда нечего терять (ср. Ахилл – вечное и недоброе дитя, изображённое в «Одиссее, сыне Лаэрта»). Амфитрион же не просто так означает «Два выхода». И то, что «оба выхода тебе не понравятся», не обесценивает право выбора.
Но есть в романе и другой несомненно «волчий» образ – Птерелай, «Крыло Народа», сын Посейдона и вождь телебоев – «живущих далеко», морских разбойников, и его дочь Комето – «Косматая». Другое дело, что это статусные волки, для которых война и грабёж – норма жизни. Этого одного достаточно, чтобы понять: между двумя стаями не будет мира, клятва там, не клятва, сыновья, не сыновья. Амфитрион хочет стать из волка – человеком, из мертвеца (привет от Джимми Джармуша!) – живым, «правильным» человеком, «мужем державным», повзрослеть, в конце концов, а Птерелай и его народ – «морские псы», волчье семя, чем и довольны.
4
Прежде чем перейти к очищению и возвращению нашего героя в царство живых, надо сказать пару слов о потенциальных предпосылках такого возвращения. Конкретно: о том, чей же ты, Амфитрион, всё-таки родич – только своего великого и ужасного деда, или ещё и – отца? Хромого, в чём-то жалкого, заплывшего к старости жирком Алкея, который «почти убил Птерелая» и «почти поднял Олимп»? Почему, собственно, роман называется «Сын хромого Алкея»?..
Вопрос не праздный: ибо не только дедово воспитание сказалось на характере Амфитриона, но и отцовские советы, а это дорогого стоит: как по мне, Алкей – вообще мудрейший из Персеидов. Иное дело, что Амфитрион пришёл к отцу за советом, только когда жареный петух клюнул в известное место (а точнее – огненная Тевмесская лиса). Впрочем, лучше поздно, чем никогда.
Мне здесь кажутся важными два правила, два жизненных принципа, которые озвучил ещё Персей, но пользоваться которыми научил Амфитриона отец, хромой Алкей. «Первое правило героя» вынесено в эпиграф: спасаешь кого-то, ну так спасай, а не бойся порвать рубашку. Совершенно блестяще проиллюстрировал эту мысль Дмитрий Быков в одном из эфиров «Особого мнения» на «Эхе Москвы»: когда, мол, на моих глазах кто-то насилует ребёнка, то я и думать не стану о том, как буду выглядеть – немолодой, неспортивный, упитанный дядька, пытаясь этого ребёнка отбить. Но если не попытаюсь – буду себя презирать и не смогу писать стихи о козочке и розочке, что я, мол, очень люблю. А потом остроумно добавил: нет, можно, конечно, воскликнуть: я – нонконформист, я не иду с этой богатенькой прикормленной интеллигенцией, а буду помогать нашей несчастной, непопулярной власти [применительно к роману – Электрион, Сфенел, братья Фиест и Атрей – авт.], которая спасает страну от детей (и это тоже прошу не считать политической пропагандой).
Иллюстрирует это правило и сам Алкей, когда отправляется отражать вторжение телебоев. Да – он немолодой, неспортивный, негодный к строевой службе калека, которого, к тому же, не слишком уважают царственные братья, он уже давно не держал в руках оружия. Ну и что? Алкей – царь, что прежде всего значит (в рамках, напоминаю, архаического индоевропейского общества) – предводитель воинов, он «в ответе за тех, кого», и хотя стихами о козочке и розочке не балуется, честь его также требует действия. Ну, конечно, ещё и уязвлённое самолюбие, гордыня, стремление доказать братьям (и себе), что и хромой волк остаётся волком… Можно, конечно, возразить: и что, защитил? Что, убил Птерелая? Нет, не убил: напомню, что и не мог убить, так как Птерелай неубиваемый (у него есть золотая волосина, о которой мы ещё вспомним). Кроме того, и Акелла может промахнуться, но даёт ли это повод шакалам судить его? Унизительно, конечно, что Птерелай потом его нёс обратно в город, а не добил, но это характеризует их противостояние как статусный поединок вожаков: равный не убивает равного, говорят на Востоке, а ещё напомню, что и волки крайне редко добивают противника насмерть.
То ли дело голуби…
Этот принцип Амфитрион, думается, вполне усвоил. Тем более, что ничего сверхсложного для военного человека здесь нет. Наших бьют? – а ну, уважаемый, познакомься с моим другом девятого калибра! – ой, Вася, не вмешивайся, новое пальто запачкаешь! – отойди, мурзик, всё путём – ха-ай, гроза над морем!.. Это к вопросу о том, чем воинский модус отличается от хозяйского.
Со «вторым правилом героя» – сложнее. «Сражайся тем оружием, что есть», – наставлял Персей. О, сын Златого Дождя, вольно же тебе так говорить: ибо каждое оружие – твоё! Но каким же оружием уничтожить, к примеру, рыжую морду Алепо, неуловимое дитя Диониса, или неуязвимого Птерелая? Персей просто поражал цель, «не видя препятствий» (с); Амфитрион не таков. Видимо, он – слишком человек. Как и Алкей, ибо лишь человеческий ум, столкнувшись с фантастической, божественной ерундой, мог придумать стравить одно «чудо» с другим. А именно – неуловимую секси-террористку Алепо и медную собаку-улыбаку Лайлапа, которую Гефест подарил бедняге Кефалу. Этой выдумкой, кстати, Алкей помог и самому Кефалу, который во время охоты на Тевмесскую лисицу хотя бы отчасти вернул себе смысл жизни.
В итоге: дед учил Амфитриона, что герой – одиночка (и, в конечном счёте, мертвец), отец же показал, как важно оставаться членом стаи; дед учил идти напролом, полагаясь только на себя, отец показал, как можно использовать любую возможность к общему благу; дед преодолел свою человеческую суть, отец – научился жить с ней, словно с тенью за спиной, и научил этому Амфитриона. Меч неотделим от Персея; Амфитрион в итоге ломает свой меч и бросает в море. Хватит. Хватит подвигов! В конце концов, ещё неизвестно, что тяжелее и почётнее: скитаться по белу свету, разя чудовищ направо-налево (Геракл), или осесть и взять ответственность на домашний очаг, взвалить на плечи балки, на которых стоит небо твоего рода…
Вот подумалось: все знают, что Геракл – сын Зевса, но ведь на самом деле – он сын Амфитриона, внук хромого Алкея и правнук Персея. Не Зевс ведь учил Геракла управлять колесницей и, пардон за пафос, «жить не по лжи» (с).
5
Как же Амфитрион вернул себе человеческий облик в глазах Эллады и своих собственных? В какой момент, какими путями волк обрёл статус не просто человека – но царственного пардуса? Какое волшебное слово наделяет смыслом честь, часть и участь?
Ответственность, друзья мои. Способность самому держать ответ перед своим родом, перед теми, кого спасаешь, и перед клятвой. У безответственного человека нет чести. Нет права на часть в мироздании. Нет судьбы. Можно возразить: да ладно, чего там, Креонт, царь Семивратных Фив, очистил Амфитриона перед людьми и богами, дал ему крутейшую хату и стильный прикид, модный в этом сезоне. Ну и что? Формальный обряд очищения ничем не помог: всё же надо понимать, что дело происходит не в Полинезии (где, если верить наблюдениям антропологов, тотемизм и миф вообще превратился в банальный фетишизм – см. хотя бы отчёт капитана Джеймса Кука о религиозных особенностях Таити) и не в храме Христа Спасителя, где торгуют машинами и на презентациях скачут какие-то полуголые девки, хотя некто Иисус Христос по этому поводу высказывался достаточно негативно. Нет. Мы в Древней Греции, по-настоящему Древней, в земле олимпийцев, богов и героев, где количество не переходит в качество, где гекатомбы бессмысленны, если нарушена клятва. Это из нас real politic сделала дикарей, у которых нет чести. Во всяком случае, Амфитрион поклялся устранить Алепо, терроризировавшую Фивы, и не знал покоя, пока не решил этот вопрос.
Охота на Тевмесскую лисицу вообще хорошо вписывается в структуру обретения статуса. Во-первых, охота в принципе – благородное, царское дело. Во-вторых, Алепо – существо волшебное, даже без учёта психосексуальных коннотаций (мифическая женщина-приз) является воплощением фарна – особой удачи, счастья, благополучия, – на что указывает её «огненная» сущность. И хотя Амфитрион не поймал её лично, он осуществил общее руководство охотой, а это уже действительно королевское дело. Прямо-таки государственной важности. Казалось бы, чего ж тебе ещё надобно, хороняка? Женись! Царствуй, лёжа на боку! Нет, не лежится. Колет бока невыполненная клятва. Поклялся же Электриону – убить Птерелая. Ну и что, что дядюшка отправился в царство Аида? Клятва-то осталась. Это первое; второе – под предводительством Птерелая телебои, «живущие далеко», стали жить очень близко, а это опасная близость, угроза для всех. У Фив нет выхода к морю, не о чем тревожиться? Мир не ограничивается городской стеной с семью вратами.
И третье – Птерелай, как ни цинично, достойный противник, победа над которым повысит статус. Равный не убивает равного? Но Птерелай и Амфитрион не равны, и уже – не тождественны, а посему – пардусу дозволена жизнь морского волка.
Задумав и возглавив военную кампанию против телебоев, Амфитрион примеряет роль уже не просто воина, но стратега, лавагета, и в конечном итоге – царя, метафорой которого на индоевропейском пространстве служит пардус, лев, барс, тигр – короче, крупный кошачий хищник. Помните, Амфитрион шутит: мол, похож я на льва? На дурака ты похож, – совершенно фактически отвечает Алкмена. Но то было до изгнания, до испытания, которое теперь вступает в финальную фазу, и, скинув волчью шкуру, Амфитрион воленс-неволенс вынужден облачиться в барсовую , подобно тому, как его сын Геракл надел шкуру Немейского льва. В случае Геракла это – насмешка, в случае Амфитриона – «магическая реальность». Второй выход.
Что ещё более важно, на этой войне наш герой применяет истинно царское право (и, увы, обязанность) – использовать любое оружие, сражаться друзьями и врагами, жертвуя ими. Тот факт, что приносится и принимается эта жертва неосознанно, словно бы по стечению обстоятельств, ничего не меняет. Кроме, конечно, отношения самого Амфитриона к войне и власти. Проклятие? Помилуйте боги, какое там – это жизнь. Показательно, что жертва Тритона цели не достигает. И не может достигнуть! И дело не в неуязвимости Птерелая – там, если помните, бой был на равных. Дело, опять же, в статусе: вождь – не та добыча, которая позволена рядовому, будь он хоть сто раз «морской» и лучший друг Амфитриона. По местам всё мог расставить только поступок Комето. Предательство – или «второй выход», который привёл её вовсе не туда?
Амфитрион сыграл Комето, сам того не зная. Сыграл её любовью и тем, что спас её когда-то от Электриона. В структурном смысле её ход вполне оправдан: она отдала возлюбленному не просто магический артефакт со способностью «physical damage resistant +100%», отнюдь. Золотая волосина – это прежде всего воплощение фарна её отца, его удачи, воинского счастья и, собственно, права на власть. Будучи всю жизнь «волком», Птерелай оказался недостоин «барсовой шкуры». С другой стороны, Амфитрион в награду обошёлся с Комето примерно так, как бандиты с Муркой из известной песни. Закономерный вопрос: почему? Девушка к тебе, понимаешь, со всей душой, а ты такой неблагодарный мерзавец!
Здесь есть два ответа (помимо той самоочевидной вещи, что «все мужики – козлы»). Во-первых, так и просится аналогия с другой «волчицей» европейской эпической традиции, а именно – с Гудрун/Кримхильдой. В обоих случаях действие происходит в архаическом обществе, где во главе угла стоят родовые связи. Поэтому мы сочувствуем Гудрун, которая в «Саге о Вёльсунгах» отомстила королю Атли за родичей («…бо та ж табе, турецкому цару, да й за славного рыцара кару» ), а Кримхильде, которая во второй части «Песни о Нибелунгах» мстит родичам за мужа, мы не сочувствуем совершенно, и которую автор недвусмысленно называет ведьмой, в которую вселился дьявол. Так и здесь. Предала родного отца? Продала родителя за клок золотого руна? Не заикайся даже здесь о любви, Косматая: не любовь говорит в тебе, а больная страсть.
Во-вторых, и это не менее важно, Амфитрион не нуждался в неуязвимости. Ни в чужой, ни в своей, ни в дареной, ни в купленной, – ни в какой. Фарн с чужого плеча? Спасибо тебе, добрая девочка: я возьму сам. Победа победой, а надобно и честь знать.
На примере дилогии «Внук Персея» можно проследить два героических модуса: волчий и львиный, или, если угодно, маргинальный и статусный. И если маргинал Персей становится в итоге героем космического масштаба, фактически – обожествлённым предком, то Амфитрион из маргинала становится – нет, не героем, просто человеком. Мужем державным, отцом и правителем, но прежде всего – взрослым, ответственным мужчиной. А мог бы, между прочим, до седых волос геройствовать, истребляя недругов толпами. Вы скажете: ну и чего, где изюм, где чистые ядра изумруда, чего стоит такая скучная, серая жизнь? О, мудрецы! Не моё дело смеяться над вами, когда вы боитесь помять галстук и предпочитаете семье дебильные компьютерные игры. Не моё дело пенять вам на клятвы, которые вы ломаете по сто раз на дню, словно чипсы. Но я спрошу: а вы готовы жертвовать друзьями и врагами, чужой привязанностью и любовью, на пути к вашей цели? И если да – у вас нет чести.
Не пройти шакалу по волчьим следам.
Амфитрион – это один из немногих героических образов, иллюстрирующих отказ от хюбристического геройства в пользу нормальной, человеческой жизни. Выбор, оплаченный в долг: родичами, друзьями, близкими. Далеко не каждому удаётся погасить этот долг. А ещё история Амфитриона – это напоминание о том, что истинное величие, истинный героизм обретает разные формы. И гордясь великими предками, которые жили бог знает когда, не менее следует гордиться и теми, кто отстаёт от нас всего-то на одно поколение. Пусть им и не хватило, по нашему мнению, подвигов.
Оригинальная публикация - http://www.dniprolit.org.ua/archives/4375 (сайт на данный момент не работает)