Волчья луна

Вот деревья качаются, стонут в ноябрьской ночи,

Над деревьями месяц, он лепит из туч куличи,

Вот завыла сирена на волчью, на злую луну,

Вот идёт эшелон по путям на войну, на войну.

Ты смотри в эту темень, сухими глазами смотри,

А накопится влага, и ладушки — плюнь, разотри,

Это лучше, чем слезы, и лучше, чем вечный покой,

Помаши эшелону вослед недрожащей рукой.

Вот вагоны-волхвы отправляются в путь за звездой,

Говорят, где-то в яслях родился мальчишка седой,

Потому и течет в небесах голубая вода,

Потому и кричат до утра, все кричат поезда.

Как из грязи да в князи,

А из Тартара прыг на Парнас,

Оставайтесь на связи,

Ваше мнение ценно для нас,

Говорите, учите,

Вы — народ, ну конечно, народ,

Здесь до вас было чисто,

И потом кто-нибудь уберет.

Говорит тиран: «Разве я тиран?

Разве это я города стирал?

Разве я кресты ставил над рекой?

Век такой».

Говорит тиран: «Вот игла в яйце.

Ну, сломаете — разве это цель?

Цель — когда глядишь на планеты центр,

Как в прицел».

Говорит тиран: «Да, в яйце игла.

А яйцо — оно яркий свет и мгла,

В смысле, яркий свет — бах! — и темнота.

Я устал».

«Я устал, как черт, — говорит тиран, —

Я в тиран-делах просто ветеран,

Я б давно ушел, но таких, как я,

Нету ни…»

Нету, говорит, ни одного такого больше.

И пока он нам это говорит,

Рушатся дома и огонь горит,

Погибает сын, умирает брат,

Негде брать,

Негде брать людей, чтоб кормить войну,

Не найти нигде мирную страну,

И в стальную высь лупит, как таран:

«Разве я тиран?»

То, что меня не убило, тебя не убило, её,

Их не убило — убило кого-то другого,

В яме забыло, оставило в доме нагого,

В фарш изрубило, швырнуло в сухое быльё.

То, что его не убило, тебя не убило, меня,

Делает нас, говорят, и сильнее, и крепче,

В небе под облаком кличет зарю сизый кречет,

Крылья измазаны в пепле сгоревшего дня.

То, что сильнее нас делает, жизнь до поры сохранив,

Может, и делает, спорить не стану, не стану,

Заперты двери, закрыты оконные ставни,

В щель пробивается свет, мы не гасим огни.

То, что убить не смогло, тихо шастает в бархатной тьме,

Делать сильнее нас вовсе не хочет, не хочет,

Хочет добить, пока слабы мы, гибель пророчит,

Сотню смертей записало, а десять в уме.

Вечный, бессмертный вопрос, словно колокол: быть иль не быть?

Призрак идёт по стене, презирая ненастье,

Дверь открывается, ставни распахнуты настежь,

Вот мы и вышли навстречу тому, кто нас хочет убить.

Промолчи про ту ночь, не пиши, или лучше соври —

Ночь, когда собираются жизни твоей ноябри,

До единого все ноябри, сколько есть у тебя,

И на ветках сидят, и былые года теребят.

И летит из годов белый пух, белый пух, белый пух,

В черном небе, как в чаще, пуховую торит тропу,

Если долго смотреть, на глаза набегает слеза,

А сморгнул, и уже по тропе ты уходишь назад.

Шаг за шагом, последний за первым, строка за строкой,

Дом за домом, любовь за любовью, река за рекой,

Одиночество за одиночеством, сумрак за днем,

Нога за ногу, эхо за возгласом, так и бредем.

А когда не останется ни одного ноября,

Ты присядешь на камень, вздохнешь — и наверное, зря,

Потому что твой вздох будет порван на сорок кусков,

Потому что на камне сидеть тебе сорок веков.

И не спросит никто: «Ты, брат, эллин? А может, еврей?»

Ибо нет иудея и эллина меж ноябрей,

Все равны, всем досталось по горстке осенней вины,

Все пуховой тропою, как бусы, насквозь пронзены.

А когда отсидишь ты свой срок, свой положенный срок,

Прилетят к тебе тучею сорок болтливых сорок,

И объявят сороки: «С собою тебя заберём,

Свое имя забудь, тебя ныне зовут ноябрем!»

Я молчу про ту ночь, про ту долгую черную ночь,

Когда крикнуть не мог я, не мог ни уйти, ни помочь,

Все стоял и смотрел, темный ком посреди темноты,

Как на ветках сидят ноябри, и один из них ты.

Совершал ли я глупости? О, ещё как совершал!

Я ходил по граблям, как по клавишам чудо-рояля,

Возглашал невпопад то хулу, то хвалу. Полно, я ли

Это делал? Конечно же, я: совершал, возглашал.

Допускал ли я промахи? О, ещё как допускал!

Я лупил и на звук, и навскидку, всё мимо мишени,

В результате стрельбы я надеялся стать совершенней,

Строил замки из камня и стали — ан нет, из песка.

Был ли грешен я? Что за вопрос! Я грешил, как дышал,

А дышал, как грешил, набекрень сдвинув кепочку нимба,

Был я богом Олимпа и был обитателем Лимба,

И различия эти легко принимала душа.

А вокруг гомонила толпа возбужденных святых,

Тех, безгрешных, которые глупостей не совершают,

Тех, кто в яблочко бьют, без ошибок задачи решают,

Тех, кому преподносят авансы, дары и цветы.

Я для них был счастливым залогом, подарком судьбы,

Без меня они как бы и вовсе не существовали —

Чьи бы кости они круглосуточно перемывали,

Чьих грехов и пороков покорные были б рабы?

День прожить — вот задача, сегодня она решена,

Пусть от зависти черной застрелится сука-война,

Нам тепло рядом с другом, светло от любимого взгляда,

И налит до краев драгоценный стаканчик вина!