Список желаний

Ваш список желаний пуст. Перейти в каталог?

Мифотворцы

28.10.2019

Эпиграфы и источники эпиграфов в романе Г.Л.Олди "Ожидающий на Перекрёстках".

"Остров мертвых", Арнольд Бёклин, 1880—1886

Роман Роджера Желязны "Остров Мертвых" выходил в переводе Дмитрия Громова, Олега и Семена Ладыженских. В "Ожидающием на Перекрестках" можно услышать перекличку с этой книгой.


...В мир приходим мы нагими и беспомощными, и, уходя, ничего не уносим с собой. Можно жить Предстоятелем, но умереть Предстоятелем — нельзя. Последнее право и последний долг Предстоящих — право выбора смертного часа и долг передачи дара своего тому, кто идет следом. И пусть Идущий следом поможет уйти опустевшему Предстоятелю за грань между миром и небом, поможет и проводит; и запомнит день и час сей. Посему нет Предстоящему подлинного покоя вне его воли и в одиночестве...

...ибо не может человек не верить ни во что. И течет вера людская путями скрытыми — вера-страх, вера-любовь, вера-ярость, обреченность, знание, боль — сходясь на Перекрестках дорог своих. А на Перекрестке том лишь Предстоящему видно невидимое, и ведомо неведомое; и вера войдет в него, дав Силу творить невозможное, толковать неявленное и пророчествовать о скрытом. Укажет он тогда людям, где возводить храмы, столицы и кладбища, и из веры малой родится большая. И будет вера течь через Предстоящих, рождая сверхъестественное в делах и помыслах, пока не встанет Предстоящий на Перекрестке и не скажет: "Мое..."

...припадает ли человек к стопам идола, возносит ли мольбы в храме, боится ли встречи с оборотнем или плюет на богохульное изображение — он верит; или не верит, что, в сущности, одно и то же. И клубится вера над человечеством, возносясь смерчем, опадая росой; горами движет, уходит, возвращается, и никогда не исчезает бесследно. Войдет вера в поэта — родится гимн; войдет в землепашца — родится боязнь и надежда; войдет в князя — и кровью умоются народы; войдет в Предстоятеля — родится сверхъестественное; войдет сверхъестественное в жизнь человеческую — и родится Миф. Горе Предстоящему, разучившемуся отдавать; горе миру, породившему зверя, рыщущего на Перекрестках; и уйдет из мира сверхъестественное...

Авэк ал-Джубб Эльри, Рага о Предстоящих.

...та разумная творческая сила, которая создавала миф, действует в нас и сейчас, особенно у поэта и философа, но в более скрытом виде. Пока не угасло воображение, до тех пор есть, есть и есть логика чудесного! Вычеркнуть ее можно только с истиной. Даже отрекающийся от истины и топчущий истину, топчет ее во имя истины. Правду бьют избитыми правдами. Веру бьют привычкой. Когда мир станет обыденным, и реальность бога уйдет из каждого дерева и грозовой тучи, тогда умрут мифы, и прийдет время низких потолков, пустых сердец и рассудительных взглядов.

Из невошедшего в канонический текст "Раги о Предстоящих".
Приписывается Авэку ал-Джубб Эльри.


Все вы идете к истине различными путями, а я стою на перекрестке и ожидаю вас...
Будьте сами себе светильниками, на себя полагайтесь, на других не полагайтесь.
Будда


22 Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло;
23 если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?
Евангелие от Матфея (6: 22-23)


Будто в руки взял
Молнию, когда во мраке
Ты зажег свечу.
Басе (перевод Веры Марковой)


Улисс

Немного пользы в том, что, царь досужий,
У очага, среди бесплодных скал,
Я раздаю, близ вянущей супруги,
Неполные законы этим диким,
Что копят, спят, едят, меня не зная.
Мне отдых от скитаний, нет, не отдых,
Я жизнь мою хочу испить до дна.
Я наслаждался, я страдал — безмерно,
Всегда, — и с теми, кем я был любим.
И сам с собой, один. На берегу ли,
Или когда дождливые Гиады
Сквозь дымный ток ветров терзали море, —
Стал именем я славным, потому что,
Всегда с голодным сердцем путь держа,
Я знал и видел многое, — разведал
Людские города, правленья, нравы,
И разность стран, и самого себя
Среди племен, являвших мне почтенье,
Я радость боя пил средь равных мне,
На издававших звон равнинах Трои.
Я часть всего, что повстречал в пути.
Но пережитый опыт — только арка,
Через нее непройденное светит,
И край того нетронутого мира,
Чем дальше путь держу, тем дальше тает.
Как тупо-тускло медлить, знать конец,
В закале ржаветь, не сверкать в свершенье.
Как будто бы дышать — уж значит жить.
Брось жизнь на жизнь, все будет слишком мало.
И сколько мне моей осталось жизни?
Лишь краешек. Но каждый час спасен
От вечного молчания, и больше —
Весть нового приносит каждый час.
Копить еще какие-то три солнца, —
Презренно, — в кладовой хранить себя,
И этот дух седой, томимый жаждой,
Вслед знанью мчать падучею звездой
За крайней гранью мысли человека.
Здесь есть мой сын, родной мой Телемах,
Ему оставлю скипетр я и остров, —
Возлюбленный, способный к различенью,
Неторопливой мудростью сумеет
В народе угловатости сровнять
И привести к благому ровным всходом.
Он безупречен, средоточно-четок,
Обязанности общие блюдя
И в нежности ущерба не являя,
Богов домашних в меру он почтит,
Когда меня здесь более не будет.
Свое свершает он, а я мое.
Вот порт. На корабле надулся парус.
Замглилась ширь морей. Мои матросы,
Вы, что свершали, бились, размышляли
Со мною вместе, с резвостью встречая
И гром и солнце, — противопоставить
Всему умея вольное лицо, —
Мы стары, я и вы. Но в старых годах
Есть честь своя и свой достойный труд.
Смерть замыкает все. Но благородным
Деянием себя отметить можно
Перед концом, — свершением, пристойным
Тем людям, что вступали в бой с богами.
Мерцая, отступает свет от скал,
Укоротился долгий день, и всходит
Медлительно над водами луна.
Многоголосым гулом кличет бездна.
Плывем, друзья, пока не слишком поздно
Нам будет плыть, чтоб новый мир найти.
Отчалим и, в порядке строгом сидя,
Ударим по гремучим бороздам.
Мой умысел — к закату парус править,
За грань его, и, прежде чем умру,
Быть там, где тонут западные звезды.
Быть может, пропасть моря нас проглотит,
Быть может, к Островам дойдем Счастливым,
Увидим там великого Ахилла,
Которого мы знали. Многих нет,
Но многие доныне пребывают.
И нет в нас прежней силы давних дней,
Что колебала над землей и небо,
Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,
Ослабленных и временем и роком,
Но сильных неослабленною волей
Искать, найти, дерзать, не уступать.

Альфред Теннисон (1833-1842)
Перевод Константина Бальмонта


СТАРЫЙ ДОМ

Прерывистые строки

В старинном доме есть высокий зал,
Ночью в нем слышатся тихие шаги,
В полночь оживает в нем глубина зеркал,
И из них выходят друзья и враги.

Бойтесь безмолвных людей,
Бойтесь старых домов,
Страшитесь мучительной власти несказанных слов,
Живите, живите — мне страшно — живите скорей.

Кто в мертвую глубь враждебных зеркал
Когда-то бросил безответный взгляд,
Тот зеркалом скован, — и высокий зал
Населен тенями, и люстры в нем горят.

Канделябры тяжелые свет свой льют,
Безжизненно тянутся отсветы свечей,
И в зал, в этот страшный призрачный приют
Привиденья выходят из зеркальных зыбей.

Есть что-то змеиное в движении том,
И музыкой змеиною вальс поет,
Шорохи, шелесты, шаги... О, старый дом.
Кто в тебя дневной неполночный свет прольет?

Кто в тебе тяжелые двери распахнет?
Кто воскресит нерассказанность мечты?
Кто снимет с нас этот мучительный гнет?
Мы только отражения зеркальной пустоты.

Мы кружимся бешено один лишь час,
Мы носимся с бешенством скорее и скорей,
Дробятся мгновения и гонят нас,
Нет выхода, и нет привидениям дверей.

Мы только сплетаемся в пляске на миг,
Мы кружимся, не чувствуя за окнами Луны,
Пред каждым и с каждым его же двойник,
И вновь мы возвращаемся в зеркальность глубины.

Мы, мертвые, уходим незримо туда,
Где будто бы все ясно и холодно-светло,
Нам нет возрожденья, не будет никогда,
Что сказано — отжито, не сказано — прошло.

Бойтесь старых домов,
Бойтесь тайных их чар,
Дом тем более жаден, чем он более стар,
И чем старше душа, тем в ней больше задавленных слов.

Константин Бальмонт (1903)


СТРАШНАЯ СКАЗКА

Маг остался не у дел,
Бросил книжки в угол,
Растолстел и одряхлел,
А друзей, каких имел,
Заменил на кукол.
Стала кровь не горяча,
Засыпать спокойно
Научился по ночам.
И нисколько не скучал
По пирам и войнам.
Замок мага в землю врос -
Он и не услышал.
Предназначен был под снос.
Лепестки собачьих роз
Засыпали крышу.
Сунув трубку в угол рта,
Он сидел без дела
У окна, и пустота
Взглядом черного кота
На него глядела.
Что в напевах над рекой
Слишком много фальши,
Он уверился легко.
А до смерти далеко!
А до жизни дальше!

Но случилось в этот век
Истинное чудо:
Въехал в замок человек,
Неожиданный, как снег,
Гость из ниоткуда.
Встретил гостя старый маг
Вежливо, но сухо:
Вспомнить он не мог никак,
Друг пришелец или враг,
Добрых двое суток.
Понял он в конце концов:
Вражьим быть не может
Это ясное лицо.
Снял волшебное кольцо,
Гостю дал - и ожил:
Значит, было все не зря -
Мужество и вера,
Шорох листьев октября,
Свет ночного фонаря
В сумрачных пещерах,
Свет апрельского луча,
Колдовские травы,
И отчаянья печать,
И мозоли от меча
На ладони правой!
Нужно столько рассказать,
Времени немного.
Посмотреть ему в глаза.
И, конечно, указать
Лучшую дорогу...

Так легенда говорит.
В жизни было хуже.
Оказалось - маг-старик
Никому не нужен.

Элмер Ричард Транк (до 1988)


Вознаграждение

Мне не был слышен зов рожка и лютни нежный звук,
Зато я помню тишину, сошедшую на луг;
Мне не был виден стройный ряд развернутых знамен,
Зато я помню, как на мир шел огненный дракон.

Я не видал, как седоков крушил жестокий враг,
Но в залах призраков чужих будил мой гулкий шаг;
Златого бога не лобзал тигриную пяту,
Зато безлюдных городов я видел красоту.

Я дверь к царям на шумный пир ни разу не открыл,
Но смог уйти от неземных когтей и темных крыл;
Пред королевою колен не преклонил, зато
Туманный берег посетил, где не бывал никто.

Я бегство жертвы с алтаря увидел, а вдогон
За юной девою спешил разгневанный дракон;
Я видел крепость у воды, штандарты на стене,
И волны свой тоскливый гул дарили только мне.

И ветра, жгучего как лед, запомнил я порыв,
И темной пропасти в ночи зияющий обрыв,
И путников, бредущих в ад, покорных, как рабы,
И с Пращуром бессмертным бой у самых Врат Судьбы.

Я смехом злым не провожал испуганных дриад,
И темноглазый поводырь со мной спустился в ад.
И смерть отринула меня, не впавшего во грех,
И по Великому Пути прошел я дальше всех.

Роберт Ирвин Говард
Перевод Г. Корчагина


Мне снилось

Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.

Когда мы сказали — довольно?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.

Бессильные чувства так странны,
Застывшие мысли так ясны,
И губы твои не желанны,
Хоть вечно прекрасны.

Свершилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.

Николай Гумилёв (до начала сентября 1907)


Среди бесчисленных светил…

Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий
И в этом мире полюбил
Одни веселые дороги.

Когда тревога и тоска
Мне тайно в душу проберется,
Я вглядываюсь в облака,
Пока душа не улыбнется.

И если мне порою сон
О милой родине приснится,
Я так безмерно удивлен,
Что сердце начинает биться.

Ведь это было так давно
И где-то там, за небесами.
Куда мне плыть — не всё ль равно,
И под какими парусами?

Николай Гумилёв (зима-весна 1918 года)