Татьяна Курганова. Рецензия на роман «Герой должен быть один»

14.07.2019

Рецензия Татьяны Крагановой на роман «Герой должен быть один».

Когда я только собиралась приступить к чтению романа Олди «Герой должен быть один», то точно также как историк Андрей Шмалько, написавший предисловие к роману, первым делом вспомнила «не Апполодора с его «Мифологической библиотекой» и даже не Куна, любимца книгопродавцев, а полузабытого и малоизвестного даже в лучшие времена венгра Мештерхази. <…> Был себе писатель… автор нашумевшей в свое время книги «Загадка Прометея». Сам Прометей, сын Иапета, Зевсов кузен и эллинский Люцифер, проходил у Мештерхази как-то боком, а вот Геракл…». Совпало направление мыслей. Порадовало, но не удивило: в современной литературе не так уж много художественных произведений построенных на «букве» древнегреческих мифов. Гораздо чаще писатели для своих книг заимствуют не сюжеты античных мифов (попробуйте буквально пересказать миф, сотворённый до Рождества Христова, известный всем со школьной скамьи и при этом удержать внимание слушателей), а персонажей — это проще.

Увлечь же читателя буквальным изложением мифа — задача, требующая высокого литературного мастерства. И если раньше я могла назвать одну книгу — «Загадка Прометея» — в которой автор, ни на шаг не отступив от традиционного содержания мифа, заставил потрясенного читателя по-новому его осмыслить, то теперь рядом с ней поставлю ещё одну — «Герой должен быть один» — с тем же традиционным пересказом известной истории и с тем же ошеломляющим эффектом переосмысления. Пытаясь постичь загадку Прометея, Мештерхази свои умозаключения строит исходя из условия, что общая память человечества может быть скрупулёзно точной. Однако почему-то совершенно не хранит сведения о том, что же случилось с Прометеем потом, после того как Великий Геракл, оказавшись в горах Кавказа, сразил орла, разбил оковы и освободил мятежного титана. Ведь что-то с ним происходило? И если память не может воспроизвести эту информацию, вероятно, на то есть свои причины? Какие?

С похожей загадкой столкнулись Олди. Те, кто знаком с древнегреческой мифологией должны знать, не могут не знать, что у Великого Геракла был брат-близнец. Так почему же, ознакомившись с аннотацией к роману, первый вопрос, которым задаешься: — А что, у Геракла был брат?! А ведь эта информация хранима общей памятью человечества. Однако уже со времен Аполлодора никого не удивляет, почему Ификл в сиянии славы брата-близнеца оказался незаметен подобно звёздам в солнечный день. Герой должен быть один?

Совпадая в «букве» эти два романа настолько разнятся «по духу», что сравнению подлежат разве что в качестве двух сторон одной медали. Андрей Шмалько, вспоминая Мештерхази, удивляется: «Странно, что в конце книги отсутствовала рекомендация о посмертном приёме товарища Геракла Алкида Амфитрионовича в члены Партии. Он и мудр, и политически грамотен, и биография без сучка-задоринки». Удивляться нечему, по-другому и быть не может, когда «…устами поэта говорит вдохновенье, внушаемое Зевсом и музами…», а потому лицевая сторона медали начищена до блеска.

Кто внушал вдохновение Дмитрию Громову и Олегу Ладыженскому мне неизвестно, но не Зевс — точно. Должно быть, Громовержец отвлёкся, и в это время харьковские писатели проделали удивительную вещь, которую до них то ли никто не догадался сделать, то ли не сумел — перевернули знаменитую медальку сверкающим аверсом вниз. И оказалось, что с оборотной стороны миф, пребывая всё в том же педантичном изложении, может быть реалистичным, главные мифологические персонажи — второстепенными, бессмертные боги — смертными, а герои — заложниками амбиций божественных родителей.

Итак, история известная. Дети Крона, отобрав власть у отца и одержав победу в Титаномахии, поделили сферы влияния и теперь, казалось бы, могут спокойно править миром. Высоко на светлом Олимпе воцарился Младший. Властвует над морями Средний. Однако не всё так спокойно, и об этом больше чем кому-либо известно Старшему. Павшие титаны низвергнуты, но не уничтожены, и гекантойхеры всё с большим трудом сдерживают напор из Тартара. И остались порождения титанов — медузы, гидры, гиганты — смертельно опасные и неуязвимые для богов и уязвимые для Мусорщиков, дряни, полулюдей, как о своих детях, рождённых от смертных женщин отзываются боги; героев, полубогов, как о них говорят люди.

В изложении Олди миф настолько реалистичен, что невольно начинаешь отождествлять себя с жителем древней Эллады, для которого реальность богов являлась частью повседневной жизни, а миф — историческим фактом. Только вот в сказочку о том, что Геракл был рождён всего лишь потому, что Зевс пленился красотой Алкмены, перестаёшь верить. И так ли уж случайно неумолимые Мойры, в чьих руках судьба самого Зевса, спряли двойную да ещё крученную жизненную нить? Так и пройдут они свой путь, братья-близнецы, Алкид и Ификл, соединив две жизни в одну, и хотя у каждого свой жребий — какая разница? — «черепки-то почти одинаковые были»! Но только одного из них восторженные современники назовут Гераклом. Герой должен быть один.

Да Зевс с ней, с «альтернативной» биографией Геракла! За что я благодарна авторам, так это за альтернативную биографию Амфитриона. Всегда сочувствовала лавагету: остаться в общей памяти человечества всего лишь супругом Алкмены, матери Геракла, а благодаря Мольеру ещё и комедийным персонажем!

Смотри, Амфитрион, вот заместитель твой!
В своих чертах признай Юпитера.
Явился
Я с громом, чтоб ты знал, кто здесь перед тобой.
Довольно этого, чтоб ты душой смирился,
Чтоб снова ты обрёл и счастье и покой?
То имя, что весь мир, робея, произносит,
Рассеет здесь и толки все и ложь:
С Юпитером делёж
Бесчестья не приносит.
Признав теперь, что твой соперник — царь богов,
Гордиться можешь ты и звать себя счастливым.

Радуйся, лавагет! Не гневи богов!

— Той ночью, — Алкмена ткнулась лбом в плечо мужа, — той ночью… кто был у меня первым? Ты — или Он? — Я, — отчетливо произнес Амфитрион, радуясь, что жена сейчас не видит его лица, подобного лицу воина, чью открытую рану лекарь промывает кислым вином, — я был первым. Я был первым, а Он — вторым. Ты носишь сына Зевса, женщина из рода Персея. И ты ни в чем не виновата. <…>. «Я достаточно громко сказал это, Тиресий? — мысленно спросил он. — Достаточно громко, чтобы услышали все, кому надо?!».

Амфитрион Персеид, каким его явили Олди — «друг басилея Креонта и гордость всей Эллады», не умеющий прощать обиды и гордиться милостью с чужого плеча, — внушает силу и уважение, но никогда жалость и сочувствие. Тиресий, хоть и прорицатель, ошибался, сравнивая смертных с вольным цветком в руках богов: могут погладить, могут сорвать… «— А могут и палец наколоть, — закончил Амфитрион, катая каменные желваки на скулах». Великая книга. Как там, в аннотации? «Но не все знают, что...», «и уж, конечно, никто не слышал о…» А многие ли помнят что — великих героев воспитывали великие отцы?

Конец у этой истории известный. Олимпийцы в очередной раз одержали победу. И отпала нужда и в людях, и в… Мусорщиках. Прошло время великих героев. Смертные в долгу не остались — утратив веру, сохранили память, «скрупулёзно точную».

Тот лишь достоин хвалы, кто за бокалом вина
То, что запомнил, расскажет, стремясь к благородному в сердце,
Вместо нелепой брехни, выдумок прежних людей,
Будто боролись с богами титаны, гиганты, кентавры…

Прошло время великих богов.

Только вот так ли уж прав лавагет, и так ли уж правы Олди, считая что «герой должен быть — хоть один. Как гвоздь Талоса. Вырвет Семья последний гвоздь, вытечет людская вера, как кровь из медного тела, — и лягут Олимпийцы мертвой грудой никому не нужного металла»? Вслед за Мештерхази я тоже обнаружила загадку, не дающую душе покоя: разве может «мёртвая груда никому не нужного металла» занимать умы смертных на протяжении тысячелетий? И так ли уж жизнь богов зависит от веры человеческой? Вырвет Семья последний гвоздь, вытечет людская вера, как кровь из медного тела, — и погибнет Микенская Греция, разрушатся царства, опустеют города, обветшают мосты и дороги, забудутся письменность и ремёсла. Тьма запустения накроет Элладу…