Пиковая дама

27.08.2021

"Фанфик" от Андрей Валентинов к повести Алесендра Сергеевича Пушкина.

Пиковая дама.

Фанфик.

Старая графиня *** газет не читала, посему о том, что творится в городе не знала и знать не хотела. Когда же в комнату, где она пребывала с барышней-воспитанницей вошли трое с ружьями, она очень удивилась.
– Скажите им, Лиза, чтоб шли вон! - попросила она по-французски, но та, пискнув, спряталась за кресло. Один из вошедших, матрос из Гвардейского экипажа, выдрал из ушей графини серьги, поморщился от визга и повернулся к Лизе.
– А эту к нам в казарму!
– Не-е-ет! - завопила несчастная. - Я - пострадавшая, я... я... Я крепостная!!!
Второй из пришедших, кучер из оброчных, - понимающе кивнул:
– Эка беда! Ничего, дочка, ныне все вольные! Не трогайте ее, братва, мы ее лучше комиссаршей в особняке назначим. Ты же грамотная?

* * *

Германа взяли прямо за зеленым столом, он даже проиграться еще не успел. Вошли, двинули прикладом банкомета, сгребли деньги в мешок.
– Этих в Алексеевский!
Карманы вывернули, синяк подвесили, заодно пропала шинель - в Алексеевский равелин Германа доставили, как был, в сюртуке.

Камеры Алексеевского равелина, задумывались как одиночки, однако ныне в каждой из них сиротела целая дюжина постояльцев, а то и не просто, а чортова. В той, куда попал Герман поместилось как раз тринадцать, причем узкие дереваянные нары занялись поначалу сам Толстой-Американец, имевший пудовые кулаки. Однако в первую же ночь его подрезали заточкой и уволокли на лазарет, после чего нары было решено занимать по очереди, исходя из алфавита. В этот день бла очередь Фаддея Венедиктовича Булгарина. Тот не унывал и, сидя на нарах, вычитывал очередной выпуск "Красной пчелы" (бывшей "Северной"). В камере оказался и Василий Андреевич Жуковский, но тот ни с кем не общался, а только плакал. На его глазах был поднят на штыки цесаревич Александр, что оказалось слишком сильным ударом для тонких нервов поэта.
Герман ждал допроса, но вместо этого его отправили колоть дрова, а затем перебросили на строительство эшафота - как раз на том месте, где несколькими годами ранее были повешены декабристы. Кого поджидала петля на этот раз, было пока неведомо, и среди сидельцев на этот счет даже заключались пари.
Герману повезло. ОН не только получил миску горячей похлебки, но и умудрился выирать у ковоира одеяло. Служивший весьма разгневался, угостил страдальца подзатыльником, но одеяло все же отдал. Долг чести!

* * *

Томскому повезло меньше. В Петропавловке мест уже не было, и его отправили на Охту, где строилось особое "место для концентрации", рассчитанное на десять тысяч клиентов.

Томский извернулся - отдал последний, спрятанный за щекой червонец, конвоиру и в результате попал в медицинскую команду, став санитаром. Работа тяжелая и не для брезгливых, однако паек полагался неплохой, возможности же и вовсе прельщали. Червонец вернулся уже через два дня, а уже через неделю Томский пил по утрам кофий, а вечерами проводил время в веселой компании с пуншем и даже жженкой.
Народу на Охте с каждым днем становилось все больше. Везли помещиков - тех, кого не успели разорвать не части или закопать в землю живьем. Пограничная стража присылала беглецов, пытавшихся покинуть столь негостеприимное Отечество. А еще облавы, аресты по спискам клубов и, конечно, жертвы доносов. Последних было особенно много. Главным образом выявляли и обличали тайных сторонников великого князя Михаила, сумевшего перебраться в самый разгар событий за границу и ныне обосновавшегося в Берлине.

* * *

Работа коменданта оказалась трудной, но посильной. Лиза уволила половину штата слуг, приказал повесить на окна первого этажа решетки и лично раскрасила надпись над входом, гласившую "Народный музей дикага барства". Экскурсии тоже водила сама за неимением подходящих кадров. Благо, старая графиня *** успела рассказать многое и об особняке и о собственной жизни.
Сама графиня пребывала в дворницкой. Днем вела себя тихо, ночами же выла и разговаривала с кем-то невидимым по-французски.
Приходилось Лизе бывать и в Смольном, где ныне размещался филиал Революционного Директората. Там она пыталась узанть о судьбе Германа, однако граждане предупредили девушку дабы впредь от подобных вопросов воздержалась Герман попал в списки врагов отечества, что лишало его даже призрачных шансом на освобождение.

Для Германа же настала поистине чорная полоса. Одеяло отобрали на вторую ночь, при этом крепко поколотив. А на следующий день стража потащила беднягу в комендатуру, где его поджидала камера с дыбой и хмурым чином за столом зеленого сукна. Германа поставили перед столом, встряхнули как следует, после чего чин хриплым басом вопросил.
– Пушкина куда девал, гиль суконная?
С ответом Герман промедлил, будучи поражен и даже сражен, за что был вновь бит, на этот раз суконным поленом по методе покойного Шешковского. После чего его отлили водой, и чин снизошел до пояснений.
Великий поэт упомянул Германа в одном из черновиков недописанной пиесы, именуемой "Пиковая дама". Сходство оказалось разительным, даже шинель описана верно. Герман и в самом деле встречал Пушкина в доме Огнь-Домановского, где в ненастные дни гнули от пятидесяти на сто. Но - не более, даже представлен не был.
Суковатое полено взметнулось к потолку, но страдалец успел первым:
– Не надо, не дало, господа, в смысле граждане! Я его найду! Я найду Пушкина!
Полено опустилось.
Ночевал Герман уже в отдельной камере с отоплением и двумя одеялами. Это было хорошо, но то, что сроку ему дали всего неделю - не очень.

Искать Пушкина довелось не в одиночку. Следственную часть возглавил гражданин Дормидонт, ражий детина сам себя шире с окладистой русой бородой. Приставку "гражданин" он присобачил к имени, поскольку фамилию имел почти неприличную - Лакуза. Кем был прежде, Герман так и не узнал, по одному мнению выездным лакеем, по иному - половым в ярославском трактире. Теперь же гражданин Дормидонт вышел в большие люди, носил бархатный фрак явно с чужого плеча и скрипучие охотничью сапоги. Говорил громко, постоянно повторяясь:
– Пушкина не найдете, не найдете, всем плети пропишу, пропишу, не помилую...
К немалому удивлению окружающих не пил и другим не позволял. Нового сотрудника встретил без всякой радости, однако тот, уже успев опомниться, сразу же предложил целый план. Герман резонно рассудил, что сам поэт спрятаться не сможет, сразу выдадут, значит есть те, кто ему помогает. Но кто решится? Гильотина на Сенной работает каждый день. Заимодавцы! - предположил Герман. Пушкин ложен уйму денег, долги же отдают только живые. Значит...
Гражданин Дормидонт идею сходу не отверг, но и не одобрил. Согласно его версии поэт прячется либо у цыган в одном из таборов, либо у столичных евреев, благо с его бакенбардами достаточно лишь надеть ермолку. Дормидонт вызвал отряд Национально й гвардии и отправился в поиск, велев Герману писать список кредиторов Александра Сергеевича. Вдруг пригодится?

* * *

В особняк старой графини *** пожаловали революционные матросы с фрегата "Аврора". Комендант Лиза решила, что на экскурсию, ан нет - пришли именно за графиней. Старуху было решено отправить в зоологический сад, дабы и с голоду не пропала, и пользу принесла в качестве экспоната. Заодно имелась надежда, что парижские родственники и знакомые выкупят ее сиятельство, что без сомнения будет на пользу Республике. Старуху усадили в передвижную клетку, клетку взгромоздили на телегу - и повезли малой скоростью. Лиза даже всплакнула, но тут же вытерла слезы. Не время плакать, не время!

Вскоре Лизе, однако, довелось напрочь забыть о несчастливой графине, не до того стало. При очередном посещении Смольного она была приглашена к самому гражданину Чернодыркину, республиканскому комиссару и специальному уполномоченному по поднятию ярости масс. Комиссара Лиза уже видела, и тот не оставил ея равнодушной - высок, строен, с гривой черных волос по последней моде. Девице стало боязно, но, пересилив себя, она твердым шагом двинулась вслед за провожатым. Повели ее почему-то не на второй этаж, где располагались начальственные кабинеты, а вниз, в подвал. Она хотела переспросить, однако не успела. Перед ея носом оказалась обитая железом дверь, за дверью же полутьма и влажная сырость.
– Взяли! - скомандовал хриплый голос, и Лиза была подхвачена под локотки. Из сумрака надвинулась небритая физиономия, дохнула перегаром:
– Куда Пушкина спрятала, коза?!
– Ах! - выговорила девица, падая в обморок.
И тьма сомкнулась над ней.

* * *

Томскому тоже напомнили о Пушкине, причем сделал это не кто иной, как сам Фаддей Венедиктович Булгарин. Его только что выпустили из карцера, и неунывающий редактор заварил на всю компанию гогеля-могеля. Томский оказался среди приглашенных.
– А они, комиссары, и сами не знают, - вещал Венедиктыч, прикладываясь к железной кружке. - Главное не в том, кто таков Пушкин, главное, что он не у них. Непорядок-с! А повесят ли его или комиссаром по народному образованию назначат, они, корифеи наши, наверняка и сами еще не решили.
Томский пил гогель-могель и помалкивал. В искренность Булгарина он не верил, наверняка разговор затеян не зря. Его сосед, куда более наивный, заметил: по Охте давно уже ходит слух, что пропавший поэт давно уже здесь, но неузнанный и под чужим именем. Томский никак не отреагировал, но соседа запомнил.
Под гогель-могель узнали еще одну новость - завтра станут вешать, причем сразу дюжину. Кого - пока неясно, но вроде за попытку побега. Томский, сам о побеге немало мечтавший, крепко задумался.

Лиза пришла в себя от резкой боли в горле. Открыв глаза, она узрела стеклянный флакон наверняка с нюхательной солью, а за ним все ту же небритую физиономии.
– Пушкин где? Отвечай!!!
– Графиню! Графиню спросите! - возопила несчастная что есть сил. - Она все знает, все!
Отчего именно графиню, Лиза и сама объяснить не могла. С другой же стороны - на кого еще такую ношу свалить?
– Спрашивали мы графиню, - вздохнул комиссар Чернодыркин, подливая девушке чай. - Молчит! Давить не решились, того и глядите помрет-с. Тут с изыском надо, сударыня, с изыском.
Чай пили в том же подвале, причем с самоваром возился все тот же небритый субъект. Чернодыркин делал вид, будто ничего и не произошло, Лиза же честно пыталась ему подыгрывать.
– Я вот в одном романе читала, - заметила он. - Французском. Там сыщик Коклен слугу своего послал к злодею, дабы тот за сообщника себя выдал. Так можно и к графине...
– Можно, - задумался комиссар. - Допустим, от ея племянника. Ради этого старухе и побег устроить можно, глядишь, приведет в самое кубло... Эх, зря всю семейку Нессельроде из окон на пики скинули, эти наверняка все знали... Знаете, Лиза, общение с вами весьма и весьма полезно!

* * *

Гражданин Дормидонт отличился - привез с облавы целых двух Пушкиных - одного цыгана и одного еврея. Оба они, особенно после того, как их соответственно постригли, и вправду были весьма похожи. Поскольку ни один не признавался, были принесены розги, и в камере запахло весной.
Дабы не слушать вопли, Герман удалился в соседнюю камеры под предлогом составления списка заимодавцев. Он и сам понимал, что дело это практически бесполезное, но отказываться не спешил. Тем более в голове начал складываться куда более интересный план поисков поэта. Вопрос лишь в том, стоило ли о нем сообщать придирчивому начальству. Нет, лучше не спешить.

* * *

Первым вешали Толстого-Американца. Тот вначале пытался изображать из себя древнего римлянина, но отведав сотню плетей, завыл в голос, с тем и был вздернут. Остальные оказались никому не ведомыми стрикулистами, их даже пороть не стали, просто потоптали кованными сапогами.
Томский наблюдал за казнью в первом ряду. И не хотел, так поставили, а затем велели снимать трупы с петель. Хорошо еще в запасе был серебряный рубль, позволивший увильнуть и постоять в сторонке.

После казни была пьянка. Пили все отдельно: офицеры охраны, нижние чины, конвоиры, санитары. Томский, быстро одурев от дрянной "казенки", сидел, слушал и время от времени прикусывал язык. Пьяная разговор быстро свернул на дамскую тему. Один их санитаров сообщил под большим секретом, что арестованных слабого полу тоже отправляют в место концентрации, но не сюда, а куда-то под Сестербек. Место тайное и заповедное, туда по слухам наезжает высшее революционное начальство.
Томский сделал в памяти зарубкку и вновь подумал о том, что надо бежать, но вспомнил синий язык Толстого-Американца. Нет, спешить опасно!

* * *

Лиза на следующий же день после поездки в Смольный, собрала корзинку припасов и отправилась в зоосад. Клетка с графиней нашлась быстро - между теми, в которых содержались генерал Перовский и товарищ министра финансов Вронченко. Кормить обитателей зверинца не воспрещалась, но старая графиня даже головы не повернула - сидела прямо на полу, накинув на голову рваный халат и время от времени повизгивая. Лиза попытлась привлечь внимание, но ее сиятельство не отреагировало никак, только визжать стало громче.
В особняк Лиза вернулась лишь ближе к ночи и к своему изумлению нашла у себя под дверью сложенную вчетверо записку. Подняла, развернула, изумилась... Почерка графини!

* * *

С Пушкиными у гражданина Дормидонта вышла промашка. Пушкин-цыган во время порки громко вопил, дергался и ругался на нескольких языках сразу. А Пушкин-еврей только и успел, что чуток покричать - и умер, причем быстро и безвозвратно. Гражданин Дормидонт приказал выбросить тело несчастного в Неву - и забыть о нем навеки.
Выбросить получилось, забыть - нет. На следующий день арестовали гражданина Дормидонта.

– Почерк ее? - хмуро осведомился гражданин Чернодыркин. - Вашей графини?
– Не моей! - храбро пискнула Лиза. - Я сама - пострадавшая. А почерк ее, графини, я старые письма помню.
Левушка успела - прибежала в Смольный первой вместе с запиской - и первой же доложилась комиссару. Уже следом за ней прибежали революционные матросы с ружьями наперевес, но Чернодыркин их отослал проь. Лиза вздохнула с облечением. Уцелела!
– Итак, старая грымза предлагает сделку, - констатировал Чернодыкин, кивая Лизе на гнутый венский стул. - Эх, затянули дело, все ждали пока из Парижа гильотину привезут.. Сделка - еще ничего, но вот на каких условиях?
– А вы ее спросите, - решилась Лиза. - Ее бывшее сиятельство.
Комиссар криво усмехнулся.
– Как же! Она еще час назад бежала. Интересно, кто помог, не Пушкин же!
Задумался, а потом и молвил:
– А может и Пушкин!

* * *

На Охту приехала очередная комиссия из Управы благочиния. Томский отнесся к новости индиферентно - и напрасно. Его выкликнули в первый же день. Втолкнули в каземат, дернув за ворот, поставили перед столом зеленого сукна.
– У-у, вражина! - протянул кто-то из комиссии, - НЕбось зубы чистит.
– Вырвем, - рассудил второй.
Председатель дернул бровями.
– Тихо, граждане! Итак, враг народа и революции Томский! Что вы можете рассказать комиссии?
– Все! - выдохнул страдалец.
– Мало! - председатель взглянул исподлобья. - А написать, вражина, сможешь? Почерка хороший? А по-французски?

* * *

Герман старался стоять равно и дышать аккуратно. Не дай Бог пошевелиться в таком месте! Подвал, в подвале - дыба, а на дыбе сам гражданин Лакуза, он же Дормидонт.
– А-а-а-а-а-! Не виноватый я!,. Не виноватый, отпустите!
Где там! Зловеще свистнул кнут...

(Продолжение следует, а может и не следует)

* * *

В оформлении использована работа Елены Подлесной.