Список бажань

Ваш список бажань порожній. Перейти до каталогу?

Слово для леса и мира одно

04.01.2020

Михаил Назаренко о рассказах Марины и Сергея Дяченко (из монографии "Реальность чуда").

В начале XXI века взаимосвязь «большой» и «малой» прозы Дяченко становится обратной: уже не романы определяют построение повестей, а рассказы во многом определяют облик повестей и романов: писатели последовательно отказываются от яркой сюжетности.

Конечно, форма «романа-биографии» подталкивает к тому, чтобы составить текст из микросюжетов. (В «Армагед-доме» их границы нарочито подчеркнуты тремя обрывами – очередными апокалипсисами.) Однако Дяченко идут дальше: то, как изменяется сознание героев, кажется, больше интересует писателей, чем решения и поступки персонажей. В рассказах это очевидно, – а разве нельзя сказать того же о «Долине Совести» или повести «Эмма и Сфинкс»? Последний пример особенно интересен: нам рассказали о том, как в жизни ТЮЗовской актрисы ничего не случается, и даже обещанная режиссером главная роль так и не доведена до премьеры. Лишь после того, как встреча с таинственным математиком меняет отношение Эммы к жизни, – всё устраивается, как по волшебству. Я, конечно, упрощаю сюжет, но в сущности повесть написана именно о «другом» мировидении, о том, как можно – должно! – соединить сиюминутное и вечное. Для бессмертного Росса это судьба, для Эммы – счастливое открытие.

Последние книги Дяченко написаны именно с такой точки зрения. Взгляд погружен в ежедневные заботы людей, но в то же время приподнят над ними. Отсюда и новая тональность повествования – слегка отстраненная, слегка умиротворенная. Напряженное ожидание премьеры в «Коне», безысходные мытарства в «Баскетболе» – скорее исключения. Выбор лишается своей напряженности (как в «Пещере» и «Волчьей сыти», например) – он оказывается данностью, такой же, как и другие данности мира. Следует герой тому, что должен совершить, или сходит с пути, – мы принимаем любое его решение.

«Демография» построена как диалог, в котором противопоставлены две несовместимые правды – что, как известно, и составляет суть настоящей трагедии. В «Пещере» сталкивались свобода (Раман Кович) и служение порядку (Тритан Тодин), – и менялся весь мир. В «Демографии» Анюта должна выбирать между обыкновенной семьей – и «демографической программой», которая одна может (как предполагается) создать нормальную жизнь нашим детям. На что решилась девушка – ясно из названия. Грустно? Да. Горько? Вряд ли. Главным образом потому, что горечь эту не испытывают герои. Даже и «Хозяин Колодцев», весьма далекий по жанру от «городского магического реализма», пронизан тем же настроением. Герой отказывается, снова и снова, от власти, от любви, от жизни, защищая свою (быть может, призрачную, быть может, ненужную) свободу – и платит по счетам. Очень заметно, что «Хозяин Колодцев» написан одновременно с «Долиной Совести», хотя фэнтезийный антураж, казалось бы, чрезвычайно далек от современных городов «Долины». Юстин, как и Влад, обрекает себя на одиночество.

Отказ – один из сквозных мотивов творчества Дяченко. Уже «Привратник» повествовал о человеке, который отказался изменить мир, но изменился сам. Отрекаются от себя-прежних герои «Ритуала» и «Ведьминого века» – и действуют так, как подсказывает их человеческая суть. В ироническом ключе тот же мотив обыгрывает «Визит к педиатру»: Темному Властелину не нужна его Черная Твердыня...

Прежде герои обретали, отказываясь. Обретали прежде всего себя. Теперь такой ценой (подчас страшной) им удается себя только сохранить. А иногда и это не удается – и тогда старый режиссер просто спивается посреди «лунного пейзажа», в котором не найти ни одной живой души.

Прежде мир был изначально дисгармоничен, и только подвиг, только жертва могли его изменить к лучшему (архетип Дон Кихота). Герои же этого сборника поддерживают существующий порядок («Демография»), восстанавливают то, что было разрушено или нарушено, пусть даже ценой собственного благополучия или жизни (многие рассказы «Года черной лошади» – а возникает эта тема еще в «Троне»). Пытаются обрести прежнюю жизнь (в самом прямом смысле слова – смотри «Баскетбол»). Гармония и счастье уже есть в жизни, до них необходимо лишь дотянуться. Как это и происходит в «Эмме и Сфинксе».

Есть, разумеется, и важные исключения. «Кон»: только смерть Тимура Тимьянова может пошатнуть мертвящий канон (характерно, что эта повесть написана до основного цикла рассказов – она принадлежит прежней манере Дяченко). «Лунный пейзаж»: возврат уже невозможен («Спился... Жаль», – говорят за спиной героя). «Хозяин Колодцев»: Юстину возвращаться просто некуда.

Это – нарушения нормы, которые ее, тем не менее, не разрушают.

Дяченко последовательно «минимизируют» свои тексты: от богатого антуража «Скитальцев» – через фольклорную образность «Ведьминого века», четкость «Пещеры» и «Армагед-дома», в которых единственное фантастическое допущение определяет бытие всего мира, – к «Долине Совести» и рассказам последних лет, где «фантастика» меняет судьбу одного человека и лишь косвенно, через него, – всех остальных. Невозможно жить в мире «Шрама» или «Пещеры» и не знать о магах и заглавной Пещере. Но кто, кроме Влада и Анджелы знает о незримых узах («Долина Совести»)? Кроме узкого круга сотрудников фирмы – о странных свойствах одной парикмахерской («Волосы»)? Примеры можно умножить.

Обратившись к наблюдению за одной-единственной человеческой душой (не эксперименту, как в «Шраме», не исследованию, как в «Армагед-доме», а именно наблюдению), Дяченко отставляют в сторону не только «сюжет», но и «проблемность». Писатели предпочитают намечать моральные дилеммы, но не рассматривать их детально, не доводить до предела, до надрыва: в новой художественной системе кажется лишним то, что составляло центр ранних романов. Сравните «Кон» с новейшим «Баскетболом»: Тимур пытается спасти само театральное искусство; судьба Антона – это его личная судьба, и только свою участь он может (во всяком случае, пытается) изменить.

Понятно, что именно рассказ оказывается той формой, которая наиболее подходит к такой манере («Эмма и Сфинкс» – повесть только по объему, фактически же это длинный рассказ). Но «спринтерское» дыхание всё же слишком коротко. Как создать мир из частных судеб? Единственным способом оказывается циклизация (на которую авторы, кстати сказать, пошли не сразу – лишь когда все рассказы уже были написаны).

Как сделать объемными импрессионистские зарисовки, прозаические этюды? Расположить их под углом друг к другу. Отсветы, оттенки, новые сочетания цвета... (Движение этой жанровой формы: от «Декамерона», от книг Гофмана и русских романтиков – к «романам-в-новеллах» Шервуда Андерсона, Хемингуэя и Фолкнера... и, разумеется, к мозаике «Полудня»... Наша фантастика и в этом обязана Стругацким!)

Но Дяченко и здесь избегают чрезмерной, по их мнению, «глобализации». В принципе, едва ли не все произведения, составившие этот сборник (кроме трех фэнтезийных) могли бы стать частями одного цикла. Но повести стоят отдельно, и рассказ «Демография» остался независимым. Да и между «главами» «Года черной лошади» не так уж много явных связей, а «Лунный пейзаж» вообще не связан с другими рассказами напрямую (но с «Эммой» и «Коном», равно как и с «Пещерой», – несомненно). Нельзя сказать, что цикл строится на единстве настроения – хотя некоторая элегичность заметна. Скорее можно говорить о постепенной смене настроений. Внутренним сюжетом «Года черной лошади» оказывается не последовательность событий, но движение от безнадежности «Баскетбола» к сказочной оптимистичности «Коряги».

Ничто не может быть изменено, домой возврата нет.

Всё можно исправить, всё может быть хорошо и будет хорошо.

Переломом оказывается «Лунный пейзаж»: потому-то и не нужны этому рассказу прагматические связи с другими, что он поставлен в центре. Спившийся режиссер, бездарные актрисы... Но вдруг завтра случится чудо? Три последних рассказа о чудесах и повествуют. Обыкновенных чудесах, как у Шварца.

(А теперь представьте себе цикл с обратным расположением рассказов – где финалом будет безысходный ад душевой при спортплощадке...)

Прежде у Дяченко противоположные мироощущения сталкивались в рамках одного текста – теперь системой противовесов оказывается цикл. Каждый рассказ замкнут и самодостаточен, но, соприкасаясь с другими, он преображается. Ни один ответ не окончателен. Ни один выбор не верен до конца.

Год черной лошади закончится, и начнется другой.

«Я хочу понять», – говорит Кон, впервые усомнившись в своей правоте.

Понимание – вот чего требуют Дяченко от своих героев. Понимание не того, что происходит и почему, – это как раз может оставаться неясным. Понимание себя и других, мира и своего места в мире.

Немало?

Но на меньшее человек не согласится.

(Я не рассматриваю повести и рассказы Дяченко 2002-2004 годов, поскольку могу подписаться под словами В.Каплана (из его рецензии на «Варана»): «На мой взгляд, в последних произведениях Дяченко наметился некоторый дисбаланс формы и содержания. Замечательно выписанные декорации, оригинальный антураж – и совершенно банальная этическая драма. Повести «Подземный ветер», «Зоопарк», «Уехал славный рыцарь мой». На замечательной сцене великолепные актеры талантливо играют второсортную назидательную комедию... Все там ясно, вот хорошие, вот плохие, вот мораль в финале – и все как-то плоско, предсказуемо. Зачем? Ведь Марина и Сергей могут писать гораздо глубже».)